Искусство - единственная дисциплина, в которой результат больше, чем сумма слагаемых, сформулировал один мудрец.

Это означает следующее. При создании произведения искусства художник использует техническое мастерство, оригинальный замысел, опыт, знания, труд и пр. все это необходимо для работы - но этого недостаточно. Искусство искусством при возникновении чего-то иррационального становится. В результате работы должно случиться чудо - и тогда произведение оживет. Именно об этом повествует легенда о пигмалионе и его ожившем творении галатее

. Именно это пытался объяснить сезанн, когда говорил, что самое трудное в картине - "Маленькое Ощущение". Это "Маленькое Ощущение" есть не что иное, как душа. То, что присовокупляется к вложенному художником труду, есть душа произведения. Внимание! Только в том случае, если картина не ожила, Галатея не заговорила, значит труд художника пропал напрасно - произведения искусства не получилось. У подлинного художника все картины - живые и разные. Блудный сын "Рембрандта Наделен Иной Душой, Нежели"иудейская невеста" того же мастера или "ночной дозор". Вместе произведения Рембрандта образуют семью - но никак не совокупный продукт.
Когда коллекционер приобретал "Блудного Сына", он вступал в отношения именно с этой картиной. Покупатель не заказывал "Типичного Рембрандта" или "двух - трех поздних Рембрандтов" - нет, он покупал именно "блудного сына", оттого что душа произведения была созвучна его душе, заставляла ее трепетать. Любители искусства знают это чувство, когда ты захвачен произведением настолько, что дыхание перехватывает в груди. Это значит, что душа картины и душа зрителя заговорили меж собой, как души влюбленных. Отношения с картиной уникальны, как любовные чувства: любят конкретную девушку, а не типичную представительницу женского пола. Так было до возникновения рынка искусств. Натуральным обменом двигала любовь, предметом интереса являлась душа произведения, воплощенная в образе.
Диалог душ - это, конечно, недурно для небольшого круга ценителей, но что делать, когда счет пошел на миллионы голов? Демографическая проблема и демократическое общество изменили политику сбыта прекрасного: надо создавать унифицированную продукцию и продавать ее как штучный товар.
Мещанин - двигатель прогресса.
Рынок искусства возник недавно. Возрождение знало заказ, но рынка не было. До семнадцатого века не существовало так называемого вторичного рынка - говорить об обороте произведений искусства было невозможно. Сравнительная стоимость выявлялась при обмене и вторичной продаже - но ни то, ни другое не практиковали. Никто не пытался перепродать сикстинскую капеллу, картины Андреа Мантеньи не были меновым эквивалентом, Карл пятый не обменивал свой портрет кисти Тициана на пейзаж Рубенса. Большинство произведений создавали для храмов и дворцов - продать их можно было лишь со стенами вместе, но это никому не приходило в голову. Великий скульптор донателло с горечью констатировал, что величие искусства остается в прошлом: частный заказчик никогда не сравнится величием души с храмом.
Появление такого клиента означало возникновение менового рынка и, как следствие, стандартизацию вкусов. Произведение должно быть таким, чтобы его захотел и другой клиент, и чем больше желающих - тем лучше. Иначе говоря, оно должно обладать некоей общественной душой, отвечать общественному сознанию.
Показательна судьба Рембрандта, который в молодости удовлетворял вкусу голландских буржуа, а достигнув величия, перестал - стал слишком сложен для существования на вторичном рынке.
Рынок голландской живописи семнадцатого века - прообраз рынка сегодняшнего: сотни художников обрели тысячи заказчиков потому, что поняли (отчасти и создали) общественное сознание. Бюргеры захотели увидеть себя запечатленными на полотнах - подобно тому, как прежде рисовали героев и королей. Тщеславие зрителей было утешено тем, что неказистый ландшафт, пошловатый достаток, вульгарный быт увековечены на правах мифологических сюжетов. Не античные герои, да и не стремимся - а ведь как хорошо живем, уютно, достойно. Сегодня, покупая "Актуально - Радикально - Мейнстримную" инсталляцию, обыватель тешит себя тем, что встал в ряды модных людей, обладает раскрепощенным сознанием, идет в ногу с прогрессом. Кураторы и галеристы подскажут доверчивому буржую, как сделать интерьер прогрессивным, как разместить кляксы и полоски, чтобы создать иллюзию авангардного мышления домовладельца. И голландский бюргер, и современный капиталист будут очень обижены, если им скажут, что искусство, ими облюбованное, есть апофеоз мещанства. Любопытно, что пятна, кляксы и закорючки разом сделались понятными массе покупателей, как только выяснилось, что любовь к ним есть признак прогрессивного мышления. Те, кто опознает себя в качестве форпоста прогресса, будут расстроены, если им сообщат, что прогресса в закорючках и кляксах нет. Так что, свободолюбивые закорючки - мещанство? А натюрморт с ветчиной - пошлость? А как же просвещение и свобода взглядов, которые мы пестуем? Характерно, что в общей ровной массе так называемых малых голландцев великий Рембрандт оказался лишним. Масштаб, заданный его произведениями, по-прежнему оставлял маленького человека - маленьким, а это никому не приятно. Таким образом, если, глядя на интерьеры и натюрморты, заурядный бюргер воображал свою жизнь произведением искусства, то, глядя на страсти Рембрандта, обыватель видел заурядность своей биографии. Рембрандт поднял рыночную живопись Голландии на уровень великого искусства - и рынок ему отомстил, художник умер в нищете.
Импрессионисты еще больше снизили планку требований: производить великое для огромной массы третьего сословия - невозможно. Для каждого адвоката, дантиста, риелтера невозможно нарисовать "Взятие Крестоносцами Константинополя", да и не всякому дантисту это событие интересно. Но пейзаж с ракитой нарисовать можно, спрос на ракиты немереный. Любопытно, что обращение к уютной живописи было воспринято как революционный переход к свободному самовыражению. Величественное заменили на уютное (сообразно потребностям демократического общества) - и уютное стали считать великим. Характерно, что великие "Постимпрессионисты" (сезанн, ван Гог, Гоген), то есть те, кто пытался вернуть уютному пейзажу героическое звучание, рынком были отвергнуты. С ними случилось примерно то же, что некогда с Рембрандтом среди "Малых Голландцев": они оказались слишком драматичными для клиентов, слишком проблемными для третьего сословия.
Так называемое актуальное искусство, обслуживающее современный средний класс, завершило процесс. Теперь всякий может быть художником, всякий может стать потребителем искусства, а стоимость произведения складывается из оборота общих интересов. Новый средний класс хочет ярких символов свободы так же страстно, как некогда голландский бюргер - натюрморта с ветчиной, а французский рантье - пейзажа с ракитой. Дайте нам холст с полосками и свободолюбивую инсталляцию - мы поставим это в новой квартире, и наши знакомые узнают, какие мы прогрессивные люди.
Мещанину нужно, чтобы ему говорили, что он велик и свободен, а знать чего стоит свобода или что где-то есть рабы - ему не обязательно.