Намджун робок. Когда приходит время, в которое необходимо собраться и выйти вперед, он это делает.
Надевает маску уверенности (о, боги, так правдиво) и делает шаг вперед, под яркий свет, который ему представляется палящим зноем где-то в нью - мехико, пока вокруг бескрайняя выжженная степь окружает тебя и берет в свои охровые тиски. Намджун делает шаг вперед, чувствуя за спиной взгляды, чувствуя от этого силы, которые накапливаются в венах, от них - в сердце, от него - в висках
. Этот толчок словно срывает его истинную личину, и стоит только отойти вновь в тень, как пальцы начинают дрожать, колени еле держат, а взгляд застилает темная пелена понизившегося давления. Намджун робок. И так иронично, что жизнь выкидывает кости с выигрышем - намджуну приходится быть вожаком, намджуну приходится себя перебарывать.
Он на стул посреди комнаты садится. Странный интерьер, странная планировка. На стене висит картина - пейзаж (с наводнением), где берег и море, дома, дома, дома тянутся вдоль берега до самого края. Кажется, здесь живут самые счастливые и неторопливые люди, думает намджун. Он вдыхает, желая ощутить в легких йодовый аромат побережья, но в нос ударяет острый запах сырости и плесени - вечная несостыковка желаний с действительностью. Но, не смотря на это, внутри себя намджун абсолютно счастлив. Он танцует, кружится и наслаждается моментом собственного рая: замкнутого пространства с выцветшими обоями.
- Зеленый чай у меня кончился, нет его больше, абсолютно точно.
Полное отрицание и надутая серьезность отдается на лице намджуна улыбкой. Он берет протянутую чашку черного чая (а не зеленого, как хотелось десять минут назад), греет об нее руки, пока в голове мелькает мысль о том, что эта чашка есть сердце, которое ему вручили на хранение. Так доверчиво, так искренне вручили.
- Думаю, здесь не так много кофеина, как говорили в том фильме на бибиси.
Девушка садится на пол, прямо под картиной, словно сама выпала с холста в эту трехмерную реальность. Ее цвет и фактура, стиль и почерк так похожи на те, что существуют в пространстве картины, что намджун на секунду задерживает дыхание, чтобы не пропустить этот момент. Перформанс чистой воды, серьезно.
Она смотрит на него поверх чашки, намджун робеет от ее взгляда - такого мягкого по сути своей, но глубокого, как океанские впадины, хранящие в себе чудовищ, прекрасных существ тьмы и черноты. Ее брови ползут вверх, немые вопросы застывают в воздухе вокруг нее. Ее глаза улыбаются - невероятная способность, о которой намджун , внимание, только в книгах читал и в реальности столкнулся только когда увидел ее.
Он чай отпивает. Тот противно обжигает нёбо и глотку. Намджун хмурится, бросает недовольный взгляд на чашку, оскорбившую его нутро своей неожиданно высокой температурой. Он слышит ее усмешку (девушки, не чашки), и боль от легкого ожога вмиг проходит. Правда, это волшебство?
Это любовь, отвечает сам себе намджун, натыкаясь на ее взгляд. В этом взгляде он все находит. Красоту, страх, боль, наслаждение, уродство и жажду жизни/страсти/смерти/приключений. Удивительно, как весь мир сколлапсировал в двух черных дырах зрачков, которые расширяются и сужаются и превращаются в единственное, на чем намджун может сконцентрироваться и сфокусироваться. Весь его мир сейчас - гелиоцентрическая моделька, в которой именно она - сидящая под пейзажем - солнце, огромная звезда, источающая испепеляющий жар и живительный свет.
Это любовь, совершенно точно. Ему даже не нужно копаться в себе, копаться в своих психологических реакциях и физиологических процессах, он точно знает - это любовь. Невероятная по своей интенсивности; плотная, как осмий и иридий вместе взятые; настолько осязаемая, слово простынь, покрывающая замерзшее тело под открытой форточкой.
- Кажется, чай тебе не очень нравится.
Намджун робок. Он не говорит о том, что чай просто отвратительный в своей крепости. Он не говорит о том, как ужасна планировка этой квартиры и горчичные шторы - в особенности. Он не говорит о том, что ей лучше с распущенными волосами, когда кудри спадают на худые плечи. И не говорит о том, что она - единственный естественный свет в его жизни, наполненный холодными лучами прожекторов и фар, фонарей и лампадок. Намджун молчит о том, как любит быть здесь - в этом месте рядом с ней, где бы оно не находилось: на окраине Сеула, в заброшенной ильсанской деревушке, на берегу средиземного моря, в кратере на марсе или у ледника на Плутоне. Он боится показаться холодным и расчетливым, слишком взрослым для истинных чувств и слишком инфантильным для двадцати четырех лет, и поэтому молчит. Смотрит и молчит. Глядит в эти глаза, пока с картины наводнение все сильнее и сильнее топит его с головой, лишает движений, кажется, а нехватка кислорода заставляет голову кружится и стелет туман на все происходящее вокруг. И только она неизменной остается. Ожившей картиной. Древней статуэткой, попавшей ему в руки и таящей в себе спящих джинов, способных возвысить его и отнять все в один миг - только моргни. И попроси.
Намджун робок так. Но ее прикосновения, ее дыхание и аромат - раскрывают его, лепесток за лепестком, обнажая сердцевину - тонкий шелк, в который укутано его сердце, в котором зажигается новое светило - бесконечная водородная бомба, грядущий взрыв которой сметет весь мир и оставит только их двоих. Робкого намджуна и его спутник, благодаря которому на его планете есть приливы и отливы, восходы и закаты, цветущие вишни и северные сияния.