Написал обзор Xxix пушкинского театрального фестиваля:
Всяческие списки и рейтинги в искусстве - штука довольно бессмысленная и часто несправедливая, и все же, если бы у меня спросили, какой фестивальный спектакль был лучшим, я бы, не сомневаясь, назвал "Товарища Кислякова" в постановке Андрея Калинина. Это тот редкий случай, когда, оценивая произведение искусства, трудно обойтись без хвалебных эпитетов
. Зрители увидели в высшей степени умную, тщательно выделанную и филигранную сценическую работу: как по общей идее, так и во всем многообразии сценарных, пластических и визуальных решений.
"Товарищ Кисляков" - по-настоящему авторский спектакль (от инсценировки до сценографии), продемонстрировавший поистине безграничные возможности труппы александринского театра. Сценарные и режиссерские ходы и Находки, кастинг и игра актеров, мизансцены, костюмы, свет - всё создает впечатление безупречно работающей театральной машины, выдающей те самые сценические "Аттракционы", о которых теоретизировал еще эйзенштейн в период своего увлечения новаторским театром под руководством Мейерхольда.
Грубый театральный гротеск и некоторая плакатность в спектакле Андрея Калинина не отменяют тонкого "Кинематографического" психологизма по методу Станиславского, подлинности актерских воплощений и переживаний. И весь этот широчайший сценический "Функционал" подчинен одной задаче - раскрыть трагедию русского интеллигента, вынужденного мимикрировать под требования власти и социума, а в финале буквально превращающегося в убийцу. Сперва Кисляков убивает муху на плафоне, а потом изменившую ему любимую женщину. Но для начала он сам себе изменяет.
Тема сколь актуальная, столь и универсальная для всякого думающего человека, к тому же органично вписанная в контекст русской культуры - в рефлексирующих чеховских героев и в "Жизнь Клима Самгина" Максима горького. На примере индивидуальной судьбы режиссер и актеры спектакля вскрывают родовой недуг целого сословия, исследуют "к Предательству Таинственную Страсть", повторяющую казус "товарища Кислякова" в новых поколениях и иных исторических условиях. Легко произносить всуе красивые слова о высоких духовных идеалах, как это делает жена Кислякова, гораздо трудней следовать этим идеалам в быту и в общественной жизни.
Историю моральной деградации мыслящего класса легко переместить и спроецировать на любой период социального "Слома", и, поскольку такие "сломы" последние сто лет у нас в стране происходят более-менее регулярно, каждый зритель, имея определенное мужество, может применить случай Кислякова на себя лично, как бы встать перед зеркалом сцены и задать себе предельно откровенный, страшный вопрос: "а сам - то я, часом, не Кисляков? Богомолов как минус - прием.
Самым громким событием фестивальной программы можно смело назвать "Преступление и Наказание" Достоевского, спектакль, реализованный в марте 2019 года Константином Богомоловым на сцене санкт-петербургского "приюта комедианта", театральной компании, работающей "по принципу бродвея", то есть не имеющей собственной труппы и собирающей артистов под каждый новый проект. Для осуществления своего творческого замысла богомолов пригласил в "Приют Комедианта" актеров из театра имени ленсовета и БДТ.
Показ спектакля Богомолова в Пскове вызвал необычайный ажиотаж зрителей - билеты на "Преступление и Наказание" были раскуплены чуть ли не за два дня, и это при том, что адаптация романа Достоевского в "приюте комедианта" давно описана критикой как самая нехарактерная для скандального режиссера. Критики, свободные от обаяния богомоловского таланта, вменяли постановке статичность и скуку, называли "Читкой в Декорации" и "радиоспектаклем". Другие критики, приклеив к спектаклю этикетку "Постирония", упрекали "преступление и наказание" Богомолова в изощренном издевательстве над зрителем, который ждал от режиссера фантазии и скандала, а получил один сплошной "минус - прием".
И действительно, "Преступление и Наказание" Богомолова будто нарочито антисценично: режиссер исключил не только эпизод убийства старухи - процентщицы и ее сестры Лизаветы (по идее - самый зрелищный эпизод романа), но и все сцены, связанные с движением, лишив спектакль даже намека на внешние эффекты и превратив его в унылое стендап - шоу. При этом богомолов не был бы Богомоловым, если бы не бросил вызов общественному вкусу - на этот раз в виде школьного литературоведения. Режиссер предложил посмотреть на персонажей по-новому, оттолкнувшись от того, что они говорят или пишут, заставил зрителей вслушаться в смысл слов.
Что из этого в итоге вышло, - можно спорить, но лично для меня богомоловский спектакль - это яркий пример режиссерской манипуляции, цирк уродов, череда фокусов - покусов ловкого шарлатана, пользующегося доверчивостью зрителя. Разумеется, как художник богомолов волен делать на сцене все, что угодно, - хоть богу молиться, хоть лоб разбить, - а вот зрителю стоит видеть и понимать, где его наё … (обманывают. Обман Богомолова заключается, собственно, в том, что он якобы предлагает нам взрыв шаблонов восприятия, "Тщательное Прочтение" романа, заставляет увидеть и услышать то, что мы, тупые, дескать, не заметили в тексте, а вот он увидел и акцентировал, вытащил на поверхность.
На деле же богомолов просто конструирует свою сценическую версию романа, очищая его героев от давления обстоятельств и психологической сложности, низводит их к "Основным Порокам", или, лучше сказать, - к их главным экзистенциальным интенциям: например, к гордыне у Раскольникова, корысти у Дуни, богоискательству у Сони, позерству у Мармеладова, сладострастию у Свидригайлова и так далее.
Богомолов упрощает сложных героев Достоевского, делает их примитивными, плоскими и одномерными, и, может быть, поэтому очень понятными и близкими зрителю. Однако очень далекими от настоящего Достоевского. Что ж, можно и так манипулировать публикой, почему нет? Я совершенно не против. Тем более, в этом и заключается искусство интерпретации. Только не надо выдавать эту сугубо авторскую транскрипцию за "Подлинного Достоевского". Дамы могут кончать от восторга и чувства глубокого проникновения в суть литературы прямо в зале, вот только гений Достоевского тут и рядом не стоял. Ну а Дмитрий лысенков был неподражаем, бесподобен, великолепен, блестящ, что и отмечали все подряд рецензенты сразу после премьеры.
Островский и чехов - "Наше всё"?
Самым неоднозначным спектаклем фестиваля назову недавнюю премьеру воронежского театра юного зрителя - постановку московского режиссера Анатолия ледуховского по мотивам пьесы Островского "Последняя Жертва". Замысел режиссера, как я его понял, - опрокинуть текст классика на злободневность, осовременить его, сделать ближе и понятней зрителю двадцать первого века.
Собственно, актуализацией старых, проверенных временем сюжетов всегда занимались и будут заниматься все театральные художники, ищущие в классике насущные смыслы и тренды. И Островский с его бытописательством и невероятно колоритными типажами для таких экспериментов в самый раз: кажется, что достаточно приклеить к физиономии купца или купчихи узнаваемые, резко характерные (с ударением на второй слог) черты и ужимки, и старая пьеса обретет искомую новизну, заиграет свежими красками.
Мол, водевильные сюжеты о том, как обобрать до трусов влюбленную женщину или выскочить замуж за миллионера - сами по себе востребованы и пользуются спросом, как подглядывание за соседями при помощи скрытой камеры. А если историю еще и нарядить в стильную упаковку графичного "Нуара", оснастить легким женским стриптизом, добавить эротической перчинки, то получится "совсем ок". Но - не получается; у Анатолия ледуховского что-то явно пошло не так. Не знаю, как в Воронеже, а вот в Пскове, по-моему, зритель так и не понял, кто все эти люди, что выскочили на сцену?
То есть в общем типажи угадываются: вот модный хлыщ, тянущий деньги из переживающей "Гормональный Взрыв" бабенки, вот "новый русский", телепортировавшийся на сцену прямо из анекдотов "лихих 90-х", вот солидный бизнесмен, готовый купить удачно подвернувшуюся потенциальную содержанку, вот "восточный человек", мечтающий сделаться грядущим хамом и хозяином жизни, ну и так далее.
Каждый по отдельности они хороши, а вот вместе не стыкуются. Все эти пестрые и по-своему обаятельные персонажи как будто выпали из своей привычной среды и попали в интерьеры "дома-2", где выглядят глупо и нелепо. Наверняка, они смотрелись бы органично внутри кустодиевских бань, садов и самоваров, а в выхолощенном пространстве реалити-шоу будто исполняют чужие роли.
Что-то тут не совпало: то ли картинка с пьесой, то ли наоборот. Этот странный эффект я сравнил бы с ошибкой неправильно подобранного "Рира" (так раньше телевизионщики на сленге называли визуальный спецэффект " рicture- in -рicture ". В результате интрига закручивалась будто в пустоте, и острые криминальные повороты не цепляли - будто персонажи не люди, а нарисованные на экране покемоны. Им не веришь и не сочувствуешь. Вот сыграли пьесу "Карманные Монстры" и пропали навсегда в выключенном смартфоне. Обидно за Островского.
А вот чеховским героям в спектакле Павла зобнина наоборот, веришь, их диалоги и коллизии звучали органично, будто написаны вчера. Пусть сама локация - усадьба, где коротает дни большое и сварливое семейство, - достаточно условна, зато желания и конфликты персонажей близки и понятны чуть ли не всем: мечтательным прожектерам, заброшенным в глушь профессией и чувством долга, как доктор астров; девочкам, ждущим "Большой и Чистой Любви" и сопереживающим неуклюжей и доброй Соне; молодым красивым женщинам, мающимся от однообразия и скуки семейных будней; неудачникам, из которых, как из войницкого, так и не вышло ни Достоевских, ни шопенгауэров ….
Всех их, - и нас, - еще наверняка ждут разочарования и боль, и вся эта житейская маета на сцене настолько знакома и неизбывна, что парадоксальным образом утешает: вот, поглядите, и сто двадцать лет назад люди страдали и плакали от одиночества и нелюбви. Я бы назвал "Дядю Ваню" псковского театра драмы самым "кинематографичным" (в смысле способа существования актеров), самым "естественным" и "ламповым" спектаклем пушкинского фестиваля. Фото: Игорь Ефименко. Текст обзора полностью по ссылке в первом комментарии.