Усадьба старое гиреево.

04.09.2017 в 16:32

"Дорогое, милое гиреево, давшее мне впервые вкусить все прелести русской вольной природы, оно навсегда останется для меня таким, каким я его знавал. Теперь это пригород (а теперь - район Москвы - Т. в. ), но когда мы жили там, это была прелестная старая запущенная барская усадьба и весь гиреевский круг жизни вертелся на дореформенной оси.

Направо, на берегу запущенного прудика, стояла одинокая дачка, в которой мы и жили. Налево, на берегу другого пруда, благообразного, с островом посередине и дорожкой вокруг по бережку, стояла дача старой владелицы усадьбы Е. Г. терлецкой, окруженная цветниками, огородами, оранжереями и фруктовыми садами.
Терлецкие типичные "Последыши были". Начало XX века ещё сохранило кое-где в России этот вид редких допотопных людей. Очень смутно помню самого старика терлецкого - он был очень древен. Иногда он появлялся на прогулке в сером поярковом цилиндре, в коричневом сюртуке и с палкой с набалдашником из слоновой кости. Он в свое время был крупным откупщиком, стяжавшим себе на продаже водки миллионное состояние. После его смерти его вдова Екатерина Григорьевна, в окружении стаи мосек и в сопровождении неразлучной с ней барской барыни Виктории Иннокентьевны, удалилась на покой. Передав все бразды правления своему сыну Ивану Александровичу.
Её я помню хорошо - это была величественная, мягкотелая старуха, впрочем, довольно добродушная.
Она меня неизменно целовала, гладила по голове и, обращаясь к Виктории Иннокентьевне, говорила: "Сведи - ка его, Мать, на Грядки, Пусть Клубникой Позабавится". Просить меня вторично не приходилось, я хорошо знал клубнику терлецких, чуть ли не в кулак величиной (она часто присылалась нам к столу в подарок), и, отправляясь на грядки, не терял времени даром.
Фактическим владельцем имения в мое время был Иван Александрович терлецкий, единственный балованный сын, боготворимый стариками родителями. Когда я его узнал, ему уже было лет пятьдесят с лишним. Обаятельный, прекрасно воспитанный красавец с волнистой, седеющей бородой, с голубыми задушевными, ласковыми глазами, глядевшими сквозь изящное пенсне. Одет он был всегда в мягкую белую шёлковую рубашку - косоворотку, в сапоги, в казацкие шаровары с красными лампасами и с казачьей фуражкой на голове.
Иван Александрович почему-то невзлюбил старый барский дом и построил себе англизированную дачку со всевозможным комфортом: водопроводом, канализацией и электричеством. Вечером он любил сидеть на балконе своего дома, пить чай с близкими и смотреть на расстилающееся перед ним поле, на возвращавшихся с работ на его полях многочисленных пололок и косарей. Зачастую он останавливал их, заводил граммофон (тогда это была новинка) и заставлял их плясать. Затем он пригоршнями в толпу золотыми бросал. Сказывали, что он любил шутить над местным урядником, давая ему закуривать, зажигал сторублевую кредитку от пламени свечи.
Изредка старый дом отпирался для любопытствующих москвичей, среди которых первое место занимал мой отец и его гости. Бывал в нём неоднократно и я. он был какой-то задумчивый, грустный и поседевший внутри, такой же, как и снаружи. Полы с мозаичным паркетом, большие картины и портреты в тяжелых золотых рамах, хрупкая золотая мебель с выцветшей шелковой обивкой, штофные обои и люстры с хрустальными подвесками, звеневшими в высоте при быстрой ходьбе. В одной из зал стояли часы. Массивный дорогой ларец, который поддерживали на плечах четыре женщины - римлянка, китаянка, негритянка и индианка. Сверху большой циферблат с хрустальными стрелками и цифрами. Когда часы били, дверцы ларца распахивались, обнаруживая макетные виды горных местностей - там под звуки музыки текли хрустальные потоки, низвергались стеклянные водопады и двигались маленькие люди".